Кстати, вот она, обложка:
В результате от того, чтобы именно эту книгу включить в свой список "на почитать" на зимних каникулах, меня не отвратил ни её объём (почти 900 страниц!), ни показавшаяся не слишком интересной тема (историей географических открытий - а тем более в Арктике и Антаркитке, увлекалась давным-давно, да и то лишь из-за Жюль Верна), ни даже сам автор, написавший этот внушительный том. Дэна Симмонса я уважаю и признаю, что писатель он талантливый - но явно не мой. Осилив в своё время его "Илион", зареклась впредь иметь с ним дело - даже не столько из-за медленно развивающегося сюжета, сколько из-за какой-то атмосферы уныния и безысходности, которой, как мне показалось, проникнут текст.
Но вот - в угоду красивой обёртке зарок нарушен! И что же из этого вышло?
Абсолютно точно могу сказать только одно - не жалею. Ничуть. Я заболела этой книгой. Я зачитывалась ей часами напролёт. Временами обожала, временами ненавидела. После прочтения несколько дней ходила, злясь на автора и придумывая альтернативные варианты развития сюжета. То есть, роман "Террор" совершенно точно относится к тем 10% прочитанных мной книг, из которой я, скорее всего, и спустя несколько лет буду помнить нечто большее чем обрывки сюжета.
Далее следует очень длинный, подробный и несколько сумбурный отзыв. Читать на свой страх и риск. А то, быть может, с монитора - как и со страниц самой книги - на вас дохнёт леденящий, пробирающий до костей северный ветер.
Сначала - официальная аннотация издательства (на удивление адекватаня, надо признать):
В 1845 году экспедиция под командованием опытного полярного исследователя сэра Джона Франклина отправляется на судах «Террор» и «Эребус» к северному побережью Канады на поиск Северо-Западного прохода из Атлантического океана в Тихий — и бесследно исчезает. Поиски ее затянулись на несколько десятилетий, сведения о ее судьбе собирались буквально по крупицам, и до сих пор картина происшедшего пестрит белыми пятнами.
Дэн Симмонс предлагает свою версию событий: главную угрозу для экспедиции составляли не сокрушительные объятия льда, не стужа с вьюгой и не испорченные консервы — а неведомое исполинское чудовище, будто сотканное из снега и полярного мрака.
Напряжённый по атмосфере триллер сочетает в себе богатые исторические подробности с элементами мистики: сверхъестественное по силе и интеллекту существо, зверски убивающее (или похищающее) экипаж кораблей Эребус и Террор.
А теперь - собственно отзыв (осторожно, спойлеры!).
Атмосфера и авторский стильАтмосфера и авторский стиль
Не советую читать эту книгу зимой - замёрзнете, даже сидя на своём диване, под пледом и с кружкой горячего чая. Не советую читать людям, страдающим затяжной депрессией и/или по каким-либо причинам не любящим грустное - может довести до чего угодно, начиная припадком бешенства и заканчивая самоубийством. Потому что атмосфера у этой книги невероятно мрачная. С самых первых страниц и до самого конца вас не покинет чувство безысходности и обречённости - даже если вы не настолько нетерпеливы, как я, и после 200-й страницы не посмотрели в Википедию, чтобы узнать, что из всей экспедиции не выжил действительно никто. Но при этом книга невероятно затягивает, заставляя полностью погрузиться в ту немыслимую борьбу за выживание, которую ведут полярники. И до последнего всё-таки вопреки всему надеешься, что у них получится. Что они найдут выход. Что они дойдут. Эта книга вызывает очень сильные эмоции, которые останутся с вами ещё долго после её прочтения.
Стиль повествования довольно непривычен для современного читателя. Немного стилизованный под 19-й век. Повествование ведётся очень подробно, очень неспешно, автор не опускает самых малейших деталей - от обыденно-бытовых до личностно-психологических. Вы во всех подробностях узнаете, что такое "паковый лёд", чем шлюпка отличается от вельбота и в чём вред плохо запаенных консерв. Но такая дотошность только на первый взгляд кажется избыточной. Она не только показывает, сколько труда автор вложил в книгу (а как исторический роман она более чем на высоте) - именно с её помощью Симмонс добивается такой реалистичности, такой осязаемости всего описанного. Правда, надо признать, что в некоторых местах (особенно в середине книге) повествование всё же несколько провисает. Отдельное предупреждение для тех, кто не выносит кровь/кишки/грязь - ко всему этому (включая препарирование трупов, описание симптомов болезней и многочисленным упоминаниям чисто физиолгических подробностей) вышеупомянутая дотошность тоже относится. Сцен насилия немного - но почти все они действительно очень страшные и реалистичные.
Большой плюс книги - в книге много повествующих персонажей, чьи главы сменяют друг друга. Некоторые POVы проходят с начала и до конца книги, другим досталось всего две-три главы. Но все они - живые люди, совершенно по-разному воспринимающие происходящее. Это ещё в разы увеличивает объемность и атмосферичность книги. В этом плане (как и в плане мрачно-гнетущей атмосферы) "Террор" можно, пожалуй, сравнить с "Песней льда и огня" Дж. Мартина - несмотря на разницу жанра.
СюжетСюжет
Несмотря на неспешный стиль повествования, сюжет развивается очень интересно и динамично. Временами замедляется, временами набирает просто бешеные обороты. Пару раз преподносит действительно неожиданные сюрпризы. Отлично работает то, что динамика здесь, с одной стороны, внешняя (возникновения новых трудностей, постоянно возобновляющиеся нападения таинственного зверя), так и внутренняя - характеры персонажей постоянно меняются, эволюционируют, раскрываются по-новому, и за этим следить, пожалуй, интереснее всего.
Замечательно показаны взаимоотношения внутри замкнутого коллектива, вынужденного выживать в среде, крайне враждебной для человека. То, как в таких экстремальных условиях раньше или позже выявляется истинная сущность каждого члена экипажа. До тех пор, пока сохраняется сплочённость, командный дух, дисциплина - люди выживают. Как только некоторые начинают пытаться выжить любой ценой, за счёт других - погибают все.
К элементу мистики в сюжете отношение у меня двойственнное. С одной стороны, таинственное НЕЧТО в облике гигантского белого медведя, обладающие совершенно фантастической силой, хитростью и коварством, словно злой рок преследующее и без того загнанных в ловушку моряков (честное слово, иногда хотелось закричать - "Да оставь ты их в покое! Разве недостаточно того, через что они и так уже прошли!!") описано в лучшем стиле хороших мистических ужастиков. Почти каждое его появление действительно страшно. Многие повышают градус трагизма, и без того высокий, просто до запредельности. Во время многих я чуть было не плакала - например, на сцене гибели морских пехотинцев, слишком поздно заметивших "странную глыбу льда, которой раньше на берегу не было" или гибели самого Франклина, который до последнего, утопая в ледяной воде, придумывал, как будет рассказывать жене и дочерям, как он выплыл и в очередной раз чудесным образом спасся - пока ему не оторвали голову. С другой стороны - не понравилось, как Симмонс в конце концов всю эту мистику объяснил. И дело не в том, что я не верю в возможность существования духов природы (хотя экскурс в эскимосскую мифологию как-то не впечатлил). Просто... Я не могу смириться с тем, что, по мнению автора, моряки и офицеры "Террора" и "Эребуса" - люди, постоянно восхищавшие меня своим мужеством - должны были поплатиться своими жизнями за то, что вторглись в мир дикой природы со своими понятиями цивилизованных людей. Не считаю, что цивилизация и природа враждебны друг другу изначально и непреодолимо. Не особо склонна восторгаться той жизнью на лоне природы, которую ведут местные эскимосы - чьё умение выживать неоднократно противопоставляется европейцам. Я - за музыкальные шкатулки и книги, которые люди тащат с собой даже на Северный Полюс, за философские беседы полуголодных людей у замерзающего корабля. Иными словами - за цивилизацию со всеми её пороками и прелестями. Всё это чисто субъективно, конечно. Но вот так я это чувствую. Так что последние 50 страниц книги (несмотря даже на некий хеппи-энд с неожиданным спасением одного из моих самых любимых персонажей) прочитала с трудом и без особого удовольствия.
Видно, я бесконечно мстительный, бесконечно испорченный и бесконечно тупой человек - но лично я любой ценой попыталась бы отомстить твари, страшным способом убившей большинство моих друзей, даже если бы выяснилось, что она, оказывается, древний бог, воплощение мудрости и мировой гармонии и все её действия абсолютно оправданы. И никакая сила на свете не заставила бы меня жить с ней в какой-то "гармонии".
Любимые сценыЛюбимые сцены
В данном случае я бы вместо "любимые" скорее употребила бы "самые сильные". Потому что сцен, оставляющих действительно положительные впечатления, очень мало. Да и то большинство из них стирается из-за того, что сразу после них следует очередная жуть.
Итак, самые сильные сцены (да, я ненормальная - почти во всех описывается чья-то смерть):
1. Смерть сэра Джона Франклина. Про неё я уже упоминала. Пробирающая до костей сцена гибели человека, который до последнего НАДЕЯЛСЯ.
«Благодарю Тебя, Господи Иисусе…»
Подавив искушение закричать, сэр Джон забил по воде руками и принялся перемещаться по нижней поверхности льда, словно карабкаясь по стене. Снизу паковый лед был неровным: порой выступал вниз, в воду, не оставляя ни тончайшей воздушной прослойки, а порой отступал на пять-шесть дюймов вверх, позволяя поднять над водой почти все лицо.
Несмотря на пятнадцатифутовую толщу льда над ним, сэр Джон видел тусклый свет — голубой свет, свет Господен, — преломленный шероховатыми гранями ледяных выступов всего в нескольких дюймах от глаз. Слабый дневной свет проникал сюда через прорубь — погребальную прорубь Гора, — в которую его только что швырнули.
«И теперь, мои милые леди, моя дорогая Джейн, мне оставалось лишь найти путь к этой маленькой проруби — сориентироваться на местности, так сказать, — но я знал, что счет времени идет на минуты…»
Не на минуты, а на секунды. Сэр Джон чувствовал, как ледяная вода неумолимо вымораживает из него жизнь. И с ногами творилось что-то ужасное. Он не просто не чувствовал ног — он чувствовал полное их отсутствие. И морская вода имела привкус крови.
«А затем, леди, Всемогущий Господь указал мне свет…»
2. Большой венецианский карнавал. Сцена, которая не могла не порадовать сердце давней поклонницы Эдгара По. Моряки, чтобы развлечься в свою вторую зимовку во время полярной ночи, обрекающей их на вынужденное бездействие, решили, по примеру одной предыдущей экспедиции, устроить бал-маскарад на льду. К сожалению, один из матросов, устраивающих декорации, оказался ещё более ярым поклонником По, чем я сама, и устроил павильоны по образу и подобию комнат из замечательного рассказа "Маска багряной смерти". Повторение книжной трагедии не заставило себя ждать. Появление медведя-монстра, которого сначала приняли за ещё одну маску - и вслед за тем очередные зверские убийства, всеобщая паника и пожар в павильонах, унесший многие жизни (в том числе и трёх из четырёх врачей экспедиции). Феерично-жутко.
3. Убийство лейтенанта Ирвинга. Смерть, которую я пережила хуже всего. И не только потому, что это был мой самый любимый персонаж. Из всех смертей, описанных на страницах книги, эта - самая жестокая и несправедливая. И самая жуткая. Здесь убивал не монстр. Здесь человек убивал человека - даже не за то, что тот сделал, а за то, что мог сделать.
4. Экскимоска у тела лейтенанта Ирвинга. Отметила особо, хотя саму эскимоску (единственного женского персонажа на всю книгу, кроме тех, кто мелькал во флэшбэках) не люблю, а обе связанные с ней любовные линии меня откровенно угнетали (хорошо хоть, её отношения с Ирвингом так и остались односторонними и платоническими). Но эта сцена, когда она с риском для жизни проскользнула в лагерь, в палатку где лежала тело(после бойни, которые только что учинили белые над её родом, по ошибке именно их заподозрив в убийстве лейтенанта!) лишь для того, чтобы попрощаться и положить под голову зелёный шёлковый платок, который Ирвинг ей когда-то подарил... И как капитан, как раз случайно заглянувший внутрь, не приказал её убить, а отпустил, потому что понял, что такое лицо не может быть у человека, участвовавшего в убийстве... Ну романтик я всё-таки. Романтик. Неисправимый.
5. Доктор Гудсер читает лекцию, как лучше разделывать и поедать трупы. Замечательный образчик чёрного - ОЧЕНЬ чёрного юмора. И самообладания великолепного доктора, сумевшего - пусть и совсем ненадолго - пристыдить и высмеять людей, которые вскоре собираются заняться каннибализмом (но при этом до последнего это скрывают, даже от самих себя).
6. Покушение на капитана Крозье
Переломный момент сюжента. После которого надежды действительно не осталось. Или же как мерзавцы и идиоты - решившие, что дисциплина им ни к чему и вообще они должны мстить за какие-то вымышленные обиды - убивают единственного человека, который мог бы ещё спасти экспедицию. Совершенная неожиданность (ждала многого - но не ТАКОГО). Поразительный контраст между мужеством, выдержкой и хладнокровием одних (даже перед лицом неминуемой смерти) - и подлостью и трусостью других.
И раскрывшийся позже огромный-огромный бонус - капитану (несмотря на несколько огнестрельных ранений, жуткий холод, огромную потерю крови и т.д. таки удалось спастись и в буквальном смысле уползти. Доказательство того, что персонажа всегда можно спасти - было бы желание.
7. "Последний поход" банды Хикки.
Лично для меня - кульминация романа. Шайка, наполовина состоящая из мерзавцев, наполовину - просто из отчаявшихся, слабовольных и смертельно изголодавшихся людей, откалывается от остатков экспедиции, движимая навязчивой идеей, что вместо того, чтобы двигаться дальше и по возможности достигнуть берега Канады, следует вернуться обратно к кораблю и оставленным там запасам продовольствия, которые невозможно было взять в долгий путь (что они собирались делать дальше, когда и те будут съедены - непонятно, но, думаю, в таких категориях они и не мыслили). Обрекают тем самым на гибель и себя, и товарищей, которых бросили. В пути происходит много чего интересного и жуткого. Главарь банды окончательно слетает с катушек и провозглашает себя сначала королём, а потом и вовсе богом. Убивает одних своих "подопечных", чтобы накормить других. Устраивает прилюдные расчленения умерших... Предельная деградация человека. Совершенно сюреаллистичная сцена, когда замерзающий безумец сидит посреди метели, и радостно думает о том, что в любой миг может воскресить всех окружающих мертвецов и даже зажечь на небе новые звёзды. И, в конце концов, даже снежный монстр не смог сожрать конопатчика Хикки. В буквальном смысле побоялся отравиться.
ПерсонажиПерсонажи
Как я уже говорила, в книге очень много интересных, запоминающихся персонажей, и рассказать обо всех просто не представляется возможным. Так что я отмечу только тех, кто по каким-либо причинам особенно "зацепил".
1. Лейтенант Джон Ирвинг
С самого начала и до того момента, когда его убили, оставался моим самым любимым персонажем. Совсем ещё молодой офицер, храбрый, находчивый, умело справляющийся со своими обязанностями - но при этом по-юношески романтичный, и даже стеснительный. Влюбился в подобранную командой немую эскимоску - и, хотя временами меня эта любовная линия раздражала, временами она наоборот была очень трогательной (например, как лейтенант всё время сопровождал "леди Немую" во время её прогулок по палубе, вместо того, чтобы отогреваться в перерывах между дежурствами - лишь бы с ней ничего не случилось). Любопытен, находчив и наблюдателен, благодаря чему первым находит разгадку сразу двух ключевых для сюжета тайн - связи между эскимосами и снежным чудовищем и (на свою беду) постыдную тайну главного злодея книги. Но, к несчастью, в первом случае из-за боязни выставить себя дураком и любви к эскимоске, во втором случае из-за своих принципов и отвращения к доносам - не делится своими открытиями с остальными, или же недостаточно настаивает на том, чтобы к его мнению прислушались. За это и поплатился - своей жизнью. Хоронили его в парадном мундире с золотыми пуговицами, которые Ирвинг - оптимист! - зачем-то взял даже в полярную экспедицию.
С ним связано больше милых моментов, чем с остальными. Две цитаты из той главы, где Ирвингу чуть было не удаётся спасти экспедицию, установив успешный контакт с группой эскимосов:
В отчаянии лейтенант указал на первого пса в упряжи, который по-прежнему лаял и рычал, удерживаемый стариком, немилосердно лупившим его палкой.
— Собака, — сказал Ирвинг. — Собака.
Эскимос, стоявший ближе всех к Ирвингу, рассмеялся.
— Киммик, — отчетливо произнес он, тоже указывая на пса. — Тунок. — Мужчина потряс головой и хихикнул.
Ирвинг, хотя и дрожавший от холода, почувствовал тепло, разлившееся в груди. Он чего-то достиг. Для обозначения лохматого пса эскимосы использовали либо слово «киммик», либо слово «тунок», либо оба. Он указал на сани.
— Сани, — твердо заявил он.
Десять эскимосов уставились на него. Юная женщина прикрыла лицо руками в рукавицах. У старухи отвисла челюсть, и Ирвинг увидел во рту у нее один зуб.
— Сани, — повторил он.
Шесть мужчин, стоявших впереди, переглянулись. Наконец эскимос, выступавший в роли собеседника Ирвинга, сказал:
— Камотик?
Ирвинг радостно кивнул, хотя понятия не имел, установилось ли уже между ними понимание. Вполне возможно, мужчина сейчас поинтересовался, не хочет ли он, чтобы его проткнули гарпуном. И все же младший лейтенант невольно расплылся в улыбке. Почти все эскимосы — кроме мальчика, старика, продолжавшего колотить пса, и мужчины без капюшона, с ремнем и мешочком на груди, — заулыбались в ответ.
— Вы случайно не говорите по-английски? — спросил Ирвинг, сознавая, что несколько запоздал с вопросом.
Эскимосы смотрели на него, улыбались и молчали.
Ирвинг повторил вопрос на своем школьном французском и на чудовищном немецком.
Эскимосы продолжали улыбаться и пристально смотреть на него.
Ирвинг присел на корточки, и шестеро мужчин тоже присели на корточки. Они не стали садиться на обледенелые камни, хотя поблизости находилось несколько удобных валунов. После стольких месяцев, проведенных в этом холодном краю, Ирвинг хорошо их понимал. Он по-прежнему хотел узнать чье-нибудь имя.
— Ирвинг, — сказал он, снова дотрагиваясь до своей груди. Он указал рукой на ближайшего мужчину.
— Инук, — сказал мужчина, дотрагиваясь до своей груди. Он проворно стянул рукавицу зубами и поднял правую руку. На ней не хватало мизинца и безымянного пальца. — Тикеркат. — Он снова широко улыбнулся.
— Рад познакомиться с вами, мистер Инук, — сказал Ирвинг. — Или мистер Тикеркат. Очень рад познакомиться с вами.
Затем, пока все сидели на корточках, орудовали ножами и жевали, состоялась процедура общего знакомства. Тикеркат принялся представлять Ирвингу своих товарищей и одновременно жестами объяснять значение каждого имени — если имена имели значение, — но потом мужчины включились в происходящее и стали сами разыгрывать пантомимы, раскрывающие смысл своих имен. Происходящее напоминало веселую детскую игру.
— Талириктуг, — медленно проговорил Тикеркат, подаваясь к своему соседу, молодому человеку с бочкообразной грудной клеткой. Двупалый схватил товарища за плечо и сжал, издав возглас вроде «а-ей-и!», а потом согнул в локте собственную руку, словно сравнивая свои бицепсы с более развитыми бицепсами другого мужчины.
— Талириктуг, — повторил Ирвинг, задаваясь вопросом, значит ли это «Большие Мускулы», или «Сильная Рука», или что-нибудь в таком духе.
Следующего мужчину, ростом пониже, звали Тулукаг. Тикеркат стянул у него с головы капюшон парки, показал на черные волосы и помахал руками, изображая летящую птицу.
— Тулукаг, — повторил Ирвинг и вежливо кивнул мужчине, продолжая жевать. Он предположил, что, возможно, это значит «ворон».
Четвертый мужчина стукнул себя кулаком по груди, прорычал «Амарук», а потом запрокинул голову назад и завыл.
— Амарук, — повторил Ирвинг и кивнул. — Волк, — подумал он вслух.
2. Доктор Гарри Гудсер
Второй самый любимый персонаж. Великой души человек и настоящий Врач, делавший всё возможное и невозможное, чтобы спасти ввереных его попечению людей и даже перед своей смертью больше всего винивший себя в том, что преступил клятву Гиппократа и не лечил должным образом одного из подручных похитившей его шайки злодеев. Его принципы настолько непоколебимы, что он скорее поплатится здоровьем или жизнью, чем нарушит их - и при этом ничуть этим не гордится даже перед самим собой. При этом обладетель здорового и местами весьма чёрного юмора. Немного философ, временами проявляет это не к месту. Всё время путешествия ведёт весьма подробный дневник, пишет в нём каждый день, что бы ни случилось - и пишет буквально до последней секунды своей жизни.
Под конец книги ему хочется просто поклониться. Живое доказательство того, что человек в любых условиях может остаться Человеком.
Снова несколько цитат (осторожно, в одной графическое описание расчленения трупов):
Хикки поднял пистолет и наставил врачу в левый глаз.
— Если от твоих лекарств Магнуса хотя бы стошнит и уж тем более, если сейчас ты вытащишь из своей поганой сумки скальпель или любой другой режущий инструмент, клянусь Богом, я отстрелю тебе яйца и не дам тебе умереть, покуда ты не сожрешь их. Ты понял, доктор?
— Я понял, — сказал Гудсер. — Но все мои последующие действия обусловлены клятвой Гиппократа. — Он извлек из сумки пузырек с мерной ложкой и налил в нее немного жидкого морфина. — Выпейте это, — обратился он к верзиле.
— Джордж, — обратился помощник конопатчика к Томпсону, стоявшему за капитаном, — Крозье носит пистолет в правом кармане шинели. Вытащи его. Дики, принеси мне пистолет. Если Крозье шевельнется, убей его.
Томпсон вынул пистолет, в то время как Эйлмор держал капитана под прицелом присвоенного дробовика. Потом Эйлмор приблизился, взял пистолет и коробку патронов, найденную Томпсоном, и попятился прочь, снова подняв дробовик. Он пересек залитое лунным светом пространство и отдал пистолет Хикки.
— Все эти неизбежные горести и беды существования, — внезапно сказал доктор Гудсер. — Зачем людям добавлять к ним новые? Почему представители нашего вида всегда должны принимать на себя полную меру страданий, ужаса и бренности существования, предначертанных Богом, а потом усугублять свое положение? Вы можете ответить мне на этот вопрос, мистер Хикки?
Помощник конопатчика, Мэнсон, Эйлмор, Томпсон и Голдинг уставились на врача так, словно он вдруг заговорил на арамейском.
То же самое сделал и другой единственный живой человек здесь, Френсис Крозье.
А теперь я хочу сделать настоящее признание.
В первый и последний раз за все годы врачебной практики я лечил пациента не в полную меру своих возможностей.
Я говорю, разумеется, о бедном мистере Магнусе Мэнсоне.
Мой первоначальный диагноз касательно двух пулевых ранений являлся ложью. Да, действительно, пули были малого калибра, но, надо полагать, крохотный пистолет был заряжен значительным количеством пороха, ибо обе пули, как мне стало понятно в ходе первого же осмотра, пробили слабоумному великану кожу, слой мышечной ткани и стенку брюшной полости.
После первого же осмотра я знал, что пули находятся либо в желудке, либо в селезенке, либо в печени, либо в другом жизненно важном органе мистера Мэнсона и что его жизнь зависит от тщательного обследования и срочной операции по удалению пуль.
Я солгал.
Если ад существует — во что я больше не верю, ибо эта Земля с некоторыми обитающими на ней людьми сама по себе является адом, достаточно страшным для любой Вселенной, — я буду заслуженно низвергнут в самый нижний круг оного.
Гудсер по рассеянности вышел из палатки в очках и сейчас снял их и принялся неторопливо протирать мокрые стекла окровавленной полой своего шерстяного жилета. Невысокий и щуплый, с по-детски пухлыми губами и скошенным подбородком, лишь частично прикрытым курчавой бородкой, которая отросла под жидкими бакенбардами, Гудсер казался совершенно спокойным. Он снова водрузил очки на нос и посмотрел на Хикки и стоявших за ним мужчин.
— Мистер Хикки, — негромко промолвил он, — я благодарен вам за великодушное предложение спасти мою жизнь, но должен вам заметить, что вы не нуждаетесь во мне для того, чтобы осуществить задуманное, а именно расчленить тела ваших товарищей с целью обеспечить себя запасом мяса.
— Я не… — начал Хикки.
— Даже дилетанту не составляет труда освоить диссекционную анатомию, — перебил Гудсер достаточно громким голосом, чтобы заставить помощника конопатчика замолчать. — Когда один из джентльменов, взятых вами в качестве личного запаса пищи, умрет — или когда вы поможете ему умереть, — вам нужно всего-навсего заточить нож поострее и начать резать.
— Мы не собираемся… — проорал Хикки.
— Но я настоятельно рекомендую вам прихватить с собой пилу, — возвысив голос, продолжил Гудсер. — Одна из пил мистера Хикки вполне подойдет вам. Ножом вы легко отсечете пальцы и срежете мясо с голеней, бедер и живота, но вам наверняка понадобится пила, чтобы отделить от туловища руки и ноги.
— Черт вас побери! — истерически выкрикнул Хикки.
Его предсмертная записка. Знаю, что длинно. Но просто не в силах не запостить.
Когда окло мсца назад Рзбушвалас пурга, я взблагдрил Бга.
Тгда кзалсь, что мы и впрвду сумем дбратся до лагеря. Казалсь, что мистер Хикки победил. Мы находлись — мне кажтся — менее чем в двдацти млях отт лагеря и преодлевали 3 или 4 миили в день при хршей погде, кгда рзразлась првая зтяжная снжная буря.
Если Богг сущствует… я… блгадрю тбя, миллый Боже.
Снег. Тьма. Ужасни ветр день и ноч.
Даже те, кто мгли хдить, болше не мгли тщщить сани и брсили упрж. Палатки пвалило ветрм, потом унессло проч. Темп-ратура упала до мнус 50.
Зима ударила как молотт Божего гнева, и мистру Хиики ничеего не оствалось, кроме как натянут брезентвые плотнищ-ща по бртам своего крлвского полбаркса и перстрелять пловину людей, чтобы накрмит дргую полвину.
Некоторые убжали в пргу и умерли.
Некотрые остались и были зстрелены.
Нктрые Замрзли досмрти.
Нктр ссъели другх и всеравно умрли.
Мистер Хикки и митсер Мэснсонн сидят там в свое лодке на ветру. Я незнаю наверное, но думаю, что мисстер Мэнсин ужже умер.
Я убил его.
Я убл людей, ктрых оставл в лагре Спасения.
Мне так жаль.
Мне так жаль.
Всю свою жзнь, мой брат знает, какбы мне хотелсь, чтобы мойбрат был здес сечас, Тмасс знает, всю свою жзн я лбил Платона и Диалоги Сократа.
Как в случае с вликим Сокатом, толко я совсем невликий, яд, вплоне мной заслужженыи, рспространяется помоему телу и члены мои немеют м мои пльцы — пальцы хрурга — деревенеют.
Как рад
Напел запеку, сечае ириколтую к моей грудди
СЪЕШТЕ БРЕННЫЕ ОСТАНКИ ДОКТРА ГАРРИ Д. С. ГУУДСЕРА КОЛИ ВАМ УГГОДНО
ЯДД вэтих КОСТЯХ И ПОЛТИ УББЪЕТ ИВАС ТОЖЕ
люди в ла Спасе Томнас,
если мой днвник найду и прочита
Мне очень жаль. Я
сделал все, что мог но так и не
Раны митсера Мснспа Я НE РАСКА
Да храни Бг ЛЮде
3. Капитан Френсис Крозье
Среди трёх руководителей экспедиции именно Френсис Крозье - выходец из простонародья, которого поэтому в весьма недемократичном военном британском флоте по службе обходили все, кто только может, нелюдимый, сварливый, почти хронический алкоголик с абсолютно неустроенной личной жизнью - единственный показал себя как настоящий командир, способный до последнего поддерживать жесткую дисциплину и всеми силами спасать людей, не делая при этом ни малейших поблажек их слабостям. Когда это стало настойчивой необходимостью, собственными усилиями справился и со своей алкогольной зависимостью и со склонностью к затяжным депрессиям. Никогда никого не грузит своими проблемами и сомнениями - однако именно поэтому даже больше других высших офицеров подвержен "командирскому проклятью" одиночества. Впрочем, друзья у него всё же есть (тот же доктор Гудсер, к примеру), и ради них этот немногословный и замкнутый человек готов на всё. Феноменально упрям - скорее даже упёрт - благодаря чему верит в спасение даже тогда, когда все остальные отчаиваются. Если кто и мог спасти экспедицию, так это он. И не его вина, что не получилось.
Человек, которого хочешь-не хочешь, а будешь уважать. Живое воплощение того, что дисциплина жизненно необходима.
Вот только конец его истории вызывает у меня одно сплошное недоумение. Возникло впечатление, что автор, совершив невероятное спасение персонажа, заодно уж не менее невероятным образом переделал ему весь характер. Конечно, всё это ради доказательства авторской идеи... и всё-таки весьма странно и как-то неверибельно.
И вновь - парочка цитаток:
"Порой — особенно, когда стонет лед, — Френсис Родон Мойра Крозье сознает, что военный корабль «Террор» для него жена, мать и невеста. иные разы — еще позже ночью, когда стоны льда перерастают в пронзительные крики, — Крозье кажется, будто корабль превратился в его тело и разум. Там, за стенками корпуса, смерть. Вечная стужа. Здесь, на корабле, даже затертом льдами, продолжается пульсация тепла, разговоров, движения и здравого смысла — пускай сколь угодно слабая.".
«Мои люди!»
Только через несколько дней нестерпимой боли, проведенных частично в беспамятстве, частично в сознании и в полной уверенности, что Безмолвная режет его на кусочки, Крозье вспоминает, что в него стреляли.
Он просыпается в темноте, которую рассеивает лишь слабый свет луны или звезд, проникающий в узкие щели между туго натянутыми шкурами. Эскимосская девушка спит рядом с ним, согреваясь теплом его тела и отдавая ему свое тепло, и оба они голые. Крозье не испытывает ни слабейшего сексуального возбуждения или плотского влечения — ничего, кроме физиологической потребности в тепле. Боль слишком мучительна.
«Мои люди! Я должен вернуться к своим людям! Предупредить их!»
«К сожалению, джентльмены, — сказал Крозье мальчикам в первый день их пребывания на борту (тогда капитан был пьян сильнее обычного), — вы заметите, коли посмотрите вокруг, что ни на „Терроре“, ни на „Эребусе“ — флагманский корабль капитана сэра Джона стоит на якоре вон там, — так вот, вы заметите, что ни на „Терроре“, ни на „Эребусе“, хотя оба были построены как линейные суда, джентльмены, нет ни одной пушки. Мы безоружны, как новорожденный младенец, — если не считать мушкетов и дробовиков. Безоружны, как чертов Адам в своем чертовом костюме Адама. Другими словами, джентльмены, вы, знатоки артиллерийского дела, нужны нам в этой экспедиции как собаке пятая нога».
Сарказм Крозье в тот день не охладил энтузиазма молодых артиллерийских офицеров — Ирвинг и двое других пуще прежнего загорелись желанием отправиться на несколько зим мерзнуть во льдах. Конечно, дело происходило теплым майским днем в Англии в 1845 году.
4. Лейтенант Джордж Ходжсон
В отличие от вышеперечисленных - людей, которых уважаешь, чьей силой духа восхищаешься - лейтенант Ходжсон человек слабый, малодушный, безвольный. Обречённый на то, чтобы стать бессмысленным орудием в руках главзлодея и прикрытием для организованного мятежа - а после быть выброшенным за ненадобностью. Фактически предал своего школьного друга Ирвинга, когда догадался о том, кто его убил, но ничего никому - из страха. Так что всё, что случилось впоследствии, во многом и его вина. И всё же... Мне необыкновенно жаль этого парнишку, совсем молоденького и совсем запутавшегося. В обычных условиях он наверное смог бы прожить свою жизнь куда более достойно- в конце концов, не все же рождаются с железным характером.
В любом случае, хотя бы умереть он смог достойно.
В последние дни я вспоминал подробности признания, сделанного мне молодым Ходжсоном в палатке несколько недель назад, в ночь накануне его смерти от руки мистера Хикки.
Лейтенант прошептал:
— Прошу прощения за беспокойство, доктор, но мне нужно сказать кому-нибудь о своем глубоком раскаянии.
Я прошептал в ответ:
— Вы не католик, лейтенант Ходжсон. А я не ваш духовник. Спите и не мешайте спать мне.
Ходжсон настаивал:
— Я еще раз прошу прощения, доктор. Но мне необходимо сказать кому-нибудь, как глубоко я раскаиваюсь, что предал капитана Крозье, который всегда был добр ко мне, и позволил мистеру Хикки захватить вас в плен. Я искренне раскаиваюсь и безумно сожалею о случившемся.
Я лежал молча, не произнося ни слова, никак не откликаясь на слова мальчика.
— С самого дня гибели Джона… в смысле лейтенанта Ирвинга, моего близкого друга еще по артиллерийскому училищу, — упорно продолжал Ходжсон, — я не сомневался, что убийство совершил помощник конопатчика Хикки, и испытывал перед ним ужас.
— Почему же вы примкнули к мистеру Хикки, если считали его таким чудовищем? — прошептал я в темноте.
— Я… боялся. Я хотел быть на его стороне именно потому, что он такой страшный человек, — прошептал Ходжсон.
А потом мальчик расплакался.
— Как вам не стыдно, — сказал я.
Но я обнял плачущего мальчика и похлопывал по спине, пока он не уснул.
На следующее утро мистер Хикки собрал всех и приказал Магнусу Мэнсону поставить лейтенанта Ходжсона на колени перед ним. Сам же помощник конопатчика, размахивая пистолетом, объявил, что он, мистер Хикки, не намерен терпеть бездельников в своей команде, и еще раз объяснил, что все добросовестные люди будут сытно питаться и останутся в живых, в то время как все лодыри умрут.
Потом он приставил длинный ствол пистолета к затылку Джорджа Ходжсона и вышиб ему мозги.
Я должен сказать, что перед смертью мальчик держался мужественно. Все то утро он не выказывал ни малейшего страха. Последнее, что он сказал перед выстрелом, было: «Пошел к черту».
Мне бы хотелось встретить смерть столь же мужественно. Но я точно знаю, что у меня так не получится.
Нелюбимые, но запомнившиеся персонажи:
1. Леди Немая (она же Леди Безмолвная)
Немая эскимоска, которую экспедиция подобрала при весьма трагичных обстоятельствах. Окутана тайной. Мистически - и весьма своеобразно - связана с духом-медведем. Главный - и, считай, единственный - женский персонаж за весь роман. В неё влюблён один мой любимый персонаж, второму же она под конец книги весьма целеустремлённо устраивает личное счастье и даже рожает двух прелестных ребятишек. Но, несмотря на всё это... Пожалуй, единственный персонаж, который показался скучным и пустым. Понравился только один связанный с ней момент - я о нём уже упоминала.
Должно быть, всё дело в том, что именно Леди Безмолвная - воплощение авторского идеала "природного" человека, который я нисколько не разделяю.
2. помошник конопатчика Корнелиус Хикки
Он же Главный Злодей. Виновник смерти ВСЕХ моих любимых героев. Давно мне никакого персонажа так сильно не хотелось убить собственными руками - причём желательно, несколько раз. Куда худший монстр, чем дух-медведь. При полном физическом тщедушии, занимая совершенно незначительную должность помошника конопатчика, настолько умело манипулирует людьми, что в конце концов становится главой вполне успешнго бунта. Убивает с удовольствием, проявляя при этом одновременно удивительное коварсто и чудовищную жестокость. Идейный вдохновитель каннибализма. Умер, считая себя Богом.
Однако сегодня ночь стояла холодная и тихая. Ярко сияли звезды — вообще-то Хикки знал названия некоторых зимних созвездий, сейчас появившихся в небе, но сегодня не мог отыскать даже Большую Медведицу, — и Он спокойно сидел себе на корме своей лодки, надежно защищенный от холода теплым бушлатом и шерстяной шапкой, положив руки в перчатках на планшири, устремив неподвижный взгляд вперед, в сторону лагеря и даже далекого корабля. Он доберется туда, когда решит воскресить своих упряжных животных. Он думал о минувших месяцах и годах и дивился предопределенному чуду своего превращения в бога.
Корнелиус Хикки не сожалел ни о каких событиях своей прошлой, преходящей жизни. Он делал то, что должен был делать. Он воздал по справедливости надменным ублюдкам, которые по глупости своей смотрели на него свысока, и явил всем проблеск своего божественного света.
О чём же всё это? Или же то, что принято называть смысломО чём же всё это? Или же то, что принято называть смыслом
О том, какой иной раз была цена великих географических открытий. О том, что в важном деле каждая мелочь может или спасти, или погубить. О том, что именно в ситуациях на грани жизни и смерти каждый стоит перед выбором - или вовсе перестать быть человеком, или стать Человеком.
Мне было бесконечно, мучительно больно читать эту книгу. Мне отчаянно хотелось, чтобы все эти люди выжили и вернулись домой. Я злилась на автора всякий раз, когда он кого-то "убивал" - потому что каждый раз я как будто становилась свидетелем того, как умирает живой человек... И всё-таки я не назову эту книгу совершенно безысходной. В неё есть вера в человека. Не идеализированная, а настоящая - трудная и встраданная. Ведь жизнь - это на самом деле много большее, чем просто физическое выживание. А среди моряков и офицеров "Эребуса" и "Террора" тех, кто из-за пережитых испытаний и лишений окончательно потерял человеческий облик, оказалось гораздо меньше, чем тех, кто до конца остался верен себе и умер с достоинством и мужественно.
И - самое главное - эта книга является прекрасным поводом испытать и себя самого. Кем бы стал ты - оказавшись там и тогда? Смог бы, шатаясь от голода, на ледяном ветру, целыми днями тащить сани, на которых не только всё уменьшающиеся запасы продовольствия - но и твои раненые и больные товарищи, некоторые из которых почти наверняка всё равно умрут? Смог бы не обвинять в своих несчастьях других? Смог бы шутить даже перед лицом самой смерти? Позволил бы отрезать себе пальцы - один за другим - лишь бы не делать то, что считаешь преступным? Лично я - не знаю ответа ни на один из этих вопросов.