Читаю тут (лишь бы перевод свой не делать) биографию Чарльза Диккенса. Из серии ЖЗЛ, написана неким Хескетом Пирсоном - и, кстати, неплохо написана, интересно, но без излишней "сенсационности", за которые я так не люблю многие биографические книги. Местами, правда, слишком подробно описываются всякие бытовые детали, и слишком мало места собственно разбору произведений, их сюжетов - но это уже, пожалуй, вещь вкуса. Так что, если кто любитель Диккенса, книгу бесспорно рекомендую к прочтению.
Но написать я, собственно, хотела не об этом. А о том, что эта книжка, несмотря на всю свою "академичность" (в хорошем смысле слова), в чём-то стала для меня настоящим потрясением. К счастью, хорошим.
Диккенс - как и многих других английских писателей - моя давняя литературная привязанность. Читала почти все его книги (хотя и не все понравились). Но с его биографией до сих пор была знакома только в самых общих чертах. Статьи в учебниках, в энциклопедиях, всякое такое. Так что в голове у меня существовал некий условно-схематичный образ викторианского джентельмена. Благовоспитанного, благообразного, чувствительного и даже немного чересчур сентиментального (всё-таки некоторые страницы его произведений современному очерствевшему человеку уже трудно читать без недоверчивой улыбки), в своём творчестве пытающимся привлечь внимание "света" к жизни самых бедных и обездоленных. Добрый, нравоучительный и немножко смешной, прямо как Санта Клаус. И вот теперь милый образ Рождественского Деда отчаянно трещит по швам...
Нет, я не узнала ничего страшного. Никаких замученных детей (их он, кстати, в самом деле очень любил - даже своих, на что не всегда способны те, кто любит "детей вообще"). Никаких жутких скелетов в шкафу (те, которые вроде бы как есть, такие маленькие, что вряд ли даже за дохлую крыску сойдут). Но я очень быстро поняла, что так любимый мной как часть викторианской Англии Диккенс никогда не был настоящим благовоспитанным и благопристойным викторианским джентельменом. Как и этаким "божим одуванчиком". Чувствительным, сентиментальным и добрым он, бесспорно, был - но тем, кто пытался выпросить у него денег, взывая к "добрым чувствам, которые вы показали в своих книгах", решительно отказывал, а с издателями вёл настоящую непримиримую войну за свои права. Целеустремлённости и энергии этого человека тоже можно только позавидовать. Из-за финансовых затруднений родителей вынужденный в детстве надолго бросить школу - и подрабатывать на фабрике ваксы - в 21 год он был уже почти самостоятельно содержал всю семью и был успешным журналистом, ведущим записи парламентских заседаний. Особый предмет его гордости в это время состовляло то, что ему почти всегда удавалось прибыть на место какого-то происшествия - будь то крупный пожар или выступление премьер-министра перед избирателями в каком-то провинциальном городке - раньше своих коллег-соперников из других газет. И -прежде всего - у него было ОЧЕНЬ своебразное чувство юмора, которым он постоянно то восхищал, то ужасал своих друзей, родных и знакомых. Всю свою жизнь Диккенс, оказывается, мечтал быть актёром. Но не получилось. Так что блистал он, вынуждено, только лишь на малых сценах, в узком кругу.
Несколько любопытных фактов о Диккенсе:
Несчастная любовь Диккенса к королеве ВикторииНекоторое время писатель заставлял сильно недоумевать своих друзей, изображая, будто безумно влюбился в королеву Викторию (тогда, кстати, ещё совсем молоденькую, только-только обвенчавшуся со своим Альбертом). В его письмах того времени можно найти подобные пассажи:
Я просто не помню себя от горя, ничего не могу делать.
В Виндзор *, мое сердце!
Здесь счастья мне нет.
В Виндзор, мое сердце,
За милой вослед...
...Уж не отравиться ли, не повеситься ли в саду на груше, не отказаться ли от пищи, не уморить ли себя голодом? Или позвать врача, чтобы сделать мне кровопускание, и потом сорвать повязку? Броситься под копыта лошадей на Нью-роуд? Зарезать Чэмпена и Холла и снискать себе этим известность? (Тогда-то она обязательно обо мне что-нибудь услышит — быть может, ей дадут подписать ордер на арест. Но правда ли, что ордер подписывает она?) Может быть, стать чартистом? Напасть на замок во главе шайки кровожадных головорезов и спасти ее собственными руками?
К счастью, через несколько недель эта шутка всё-таки надоела писателю (который к тому времени был довольно счастливо женат и стал отцом четырёх-пяти детей).
Попытка Диккенса утопить маленькую девочку - жестокое обращение с детьми всё же имело место быть
Пребывая в городке Бродстерс на летних каникулах, Диккенс увлечённо изображал, что влюблён в дочку квартирной хозяйки - девочку-подростка Элинор, которая, по его мнению, очень мило смущалась. И в один прекрасный день случилось следующее:
Однажды вечером, прохаживаясь с Элинор вдоль маленького волнолома, он внезапно обхватил ее, помчался вместе с нею на самый дальний конец и, держась одной рукой за высокий столб, а другой крепко сжимая Элинор, объявил, что не отпустит ее, пока их обоих не скроют «зловещие волны морские».
— Подумайте, какую мы произведем сенсацию! — кричал он. — Представьте себе дорогу к славе, на которую вы вот-вот готовы вступить! То есть не то чтобы вступить, а скорее вплыть!
Девушка делала отчаянные попытки вырваться, но Диккенс держал ее железной хваткой.
— Пусть мысль ваша устремится к столбцу из «Таймса» *, — продолжал он, — живописующему горестную участь обворожительной Э. К., которую Диккенс в припадке безумия отправил на дно морское! Не трепыхайся же, несчастная пичужка, ты бессильна в когтях этого коршуна.
— Мое платье, самое лучшее, мое единственное шелковое платье! — взвизгивала Элинор, призывая миссис Диккенс на помощь: волны уже доходили ей до колен.
— Чарльз! Как можно так дурачиться? — только и нашлась вымолвить миссис Диккенс. — Кончится тем, что вас обоих смоет прибой. И потом ты испортишь бедной девочке шелковое платье.
— Платье! — с театральным пафосом воскликнул Чарльз. — Ни слова о платье! Нам ли помышлять о мирской суете, когда мы вот-вот исчезнем во тьме? Когда мы уже стоим на пороге великого таинства? И разве я сам не жертвую в эту минуту парой новых, еще не оплаченных лакированных ботинок? Так сгиньте же, о низменные помыслы! В сей час, когда мы послушно внемлем зову Провидения, способен ли нас удержать ребяческий лепет о шелковых одеждах? Могут ли такие пустяки остановить десницу Судьбы?
В конце концов пленница все-таки спаслась бегством, но промокла насквозь, и пришлось идти переодеваться. А он еще два раза убегал с нею на дальний конец мыса, туда, где пенились, разбиваясь, волны и где нашли бесславный конец две шляпки Элинор. Диккенс и ВоронУ Диккенса был любимый ручной ворон по кличке "Грип", которого он изобразил в своём романе "Барнеби Радж". Птица была необычайно умная, вот только была у неё одна странность - она любила склёвывать и есть краску. В конце концов в результате столь нездоровой диеты бедный "Грип" отравился и умер. Но его вклад в литературу не закончился даже после смерти. Многие считают, что Эдгар Алан По (встретившийся с Диккенсом во время его американского турне) написал своё прославленное стихотворение "Ворон" отчасти с оглядкой на птицу из "Барнеби Раджа". Некоторые мысли Диккенса о политике и творчестве«Как часто человек бывает связан с орудием своей пытки и не может уйти, — писал Диккенс своему другу, — но немногим дано изведать ту муку и горечь, на которую обречен каждый, кто прикован к перу».
Диккенс с грустью признался, что, быть может, в нем плохо развит инстинкт умиления, но он вообще почему-то не способен прослезиться от горделивой радости или лишиться чувств при виде какого бы то ни было законодательного собрания. «Палату общин я выносил, как подобает мужчине, в Палате лордов проявил всего лишь одну слабость: иногда засыпал».И прекрасное высказывание биографа о ДиккенсеДиккенс — это был сам Лондон. Он слился с городом воедино, стал частицей каждого кирпичика, каждой капли скрепляющего раствора.